Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Каролина садится, лицо ее раскраснелось и немного припухло, но глаза остались сухими.

– Он был хорошим человеком, – заявляет она.

– Жаль, что это мне пришлось известить тебя о его смерти, – говорит Конфетка. – Я не знала, что он так много для тебя значил.

Каролина пожимает плечами, она испытывает неловкость оттого, что ее поймали на нежных чувствах к клиенту.

– А, – произносит она. – В этом мире только и есть, что мужчины да женщины, верно? Вот и привязываешься к ним, больше-то все одно не к кому.

Она слезает с кровати, подходит к окну, останавливается точно на том месте, на каком обычно стоял Генри, окидывает взглядом крыши Черч-лейн.

– Да, он был хорошим человеком. Хотя викарий, наверное, уже говорил это на похоронах. Или его зарыли при дороге и кол в сердце воткнули? Когда бабушкин брат наложил на себя руки, с ним именно так и обошлись.

– Я не думаю, что он покончил с собой, Кэдди. Он заснул у себя в гостиной, перед камином лежала куча бумаг, дом загорелся. Впрочем, не исключено, что он нарочно все так обставил, не хотел позорить семью брата.

– Ну, тогда он был не таким олухом, каким прикидывался. – Каролина высовывается в окно, глядит, сощурясь, в темнеющее небо. – Он никому не хотел вреда. Вот скажи, почему те, кто хочет вреда, не убивают сами себя, а которые не хотят, не живут себе вечно, а? Я думаю, на Небесах все как раз так и устроено.

– Мне пора идти, – говорит Конфетка.

– Нет, погоди, побудь еще немного, – возражает Каролина. – Я сейчас свечи зажгу.

Она вглядывается в Конфетку – напряженная поза, ладони, по-прежнему сжимающие чашку, пышная желтая юбка, словно светящаяся в полумраке.

– Может, даже огонь разожгу.

– Ты только ради меня не хлопочи. – Конфетка поглядывает на скудный запас топлива, лежащего в плетеной корзине. – Не переводи добро, если… если собираешься сейчас выходить.

Но Каролина, уже присевшая на корточки у камина, споро орудует растопкой.

– Так мне ведь и о клиентах подумать надо, – говорит она. – Чего ж хорошего будет, если они станут разбегаться кто куда, жалуясь, что у меня слишком холодно, верно? Этак один только полковник и будет денежки загребать, а я – ни хрена.

– Главное, не траться на меня, – говорит Конфетка и тут же устыжается торгашеского оттенка этой фразы, остается только надеяться, что Каролина – женщина слишком недалекая, чтобы его уловить. Злясь на себя, желая как можно скорее уйти, Конфетка прячет чашку с какао под креслом. (Ну, так оно же остыло: зачем заставлять себя пить холодное какао – холодное и дрянное! По правде сказать, вкус у него, как у крысиного яда.)

Однако унижения ее еще не закончились. Искусность, с какой Каролина разводит огонь, – укоризненный пример для Конфетки, напоминающий ей о способе, которым пользуется она, пережигая целые груды растопки, горсть за горстью прекрасных сухих веток, пока у поленьев побольше не лопается терпение и они не занимаются огнем. Каролина же сооружает скромный шалашик из украшенных трафаретными татуировками дощечек от упаковочных ящиков да отщепленных от старой мебели лучин и, чиркнув всего одной шведской спичкой, заставляет его шипеть и потрескивать. А затем, еще не повернувшись к Конфетке лицом, возобновляет разговор:

– Так как же тебе живется в любовницах старого Рэкхэма?

Конфетка краснеет до корней волос. Предана! Но кем? Скорее всего, полковником… Все клятвы старого борова – пустые слова…

– Откуда ты знаешь?

– Я же не полная дура, Тиш, – усмехается Каролина, продолжая задабривать огонь деревяшками. – Ты говорила, что тебя содержит богач, потом мой бедный Пастор предложил найти для меня работу в «Рэкхэме», а сегодня ты сказала, что знала моего Пастора… А мне известно, что один из Рэкхэмов недавно сгорел в своем доме заживо…