Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Каролина на секунду задумывается – снаружи кто-то вопит: «Блядь!» – и женский смех затихает в невидимом отсюда лестничном колодце.

– На этот раз полковник хочет не только виски, – говорит Каролина. – Ему теперь табаку подавай, нюхательного.

Конфетка усмехается, и под желтым пологом ее юбки начинает, благодарение богу, приглушенно журчать струйка мочи.

– Будет ему табак.

– Полковник говорит, табак нужен индийский. Темный, липкий, он такой в Дели нюхал, во время восстания.

– Если его продают, куплю. – Конфетка, по лицу которой текут слезы облегчения, встает и, задвинув горшок под кровать, огибает ее.

– Знаешь, – продолжает тараторить Каролина, – а я хотела бы попасть в книгу. Ну, понятное дело, в написанную подругой.

– Почему же, Кэдди?

– Ну, это ж понятно, разве нет? Врагиня такого про меня понапишет, изобразит коровой какой-нибудь…

– Нет, я о другом – почему ты хочешь попасть в книгу?

– А… – Глаза Каролины туманятся. – Ты же знаешь, мне всегда хотелось, чтобы кто-нибудь портрет мой нарисовал. Ну а раз с портретом не выходит… – Каролина, вдруг застеснявшись, пожимает плечами. – Это вроде как пропуск в бессмертие, верно?

Она поднимает взгляд на Конфетку и испускает хриплый смешок:

– Ха! Ты небось не думала, что я и слова-то такие знаю, правда? – Она снова смеется, но смех ее быстро вырождается в грустную-грустную улыбку, ибо последние остатки призрака Генри Рэкхэма улетают, завиваясь спиралью, в каминную трубу. – Это меня друг один научил.

И дабы развеять меланхолическое настроение, Каролина, подмигнув Конфетке, говорит:

– Ладно, пора на работу, дорогуша, не то мужикам нашего прихода, кроме как баб своих, и харить некого будет.

Подруги целуются на прощание, Конфетка начинает одиноко спускаться по убогой лестнице, оставив Каролину выбирать последние украшения для своего вечернего туалета.

– Смотри под ноги! – кричит ей вслед Каролина. – Там кой-какие ступеньки совсем трухлявые.

– Знаю! – откликается Конфетка – и она действительно в точности знает, каким ступенькам можно довериться, а каким пришлось вынести на себе груз слишком многих мужчин. И потому она крепко держится за перила, готовая, если под ногой подастся доска, вцепиться в них, и наступает на самые краешки ступенек.

– Собирается буря бедствий! – сипит, выкатываясь из тени внизу, полковник Лик.

Конфетка, уже соступившая на прочный пол – вернее, на то, что сходит за таковой в гниющем доме Ликов, – не имеет ни малейшего желания выслушивать бред старика или в очередной раз обонять его неповторимый запах – ей вскоре и так придется вдоволь нюхнуть его.

– Знаете, полковник, если при следующей поездке на ферму вы собираетесь вести себя подобным же образом… – предостерегающе произносит она и бочком, подобрав юбку, чтобы не зацепить покрытого смазкой кресла полковника, проскальзывает мимо него. Однако он, нимало не усмиренный, а всего лишь обиженный, катит за ней, постанывая от натуги, по узкому коридору. Конфетка убыстряет шаг, надеясь, что полковник где-нибудь да застрянет, но тот, ретиво вращая колеса, не отстает, хоть локти его и цепляются за стены, а чугунный остов кресла громыхает и взвизгивает.

– Осень! – каркает он в спину Конфетки. – Осень приносит охапки новых несчастий! Мисс Дельвиния Клаф убита на железнодорожном вокзале Пензанса ударом ножа в сердце, убийце удалось скрыться! В Дерри при обвале нового здания задавлены трое! Генри Рэкхэм, брат парфюмера, сгорел заживо в собственном доме! Думаешь, тебе удастся убежать от того, что подходит все ближе?

– Да, старый урод, – шипит Конфетка, обозленная на него, разоблачившего, вольно или невольно, ее мистера Ханта как фикцию. – Да, я думаю убежать, и сию же минуту!

Она рывком распахивает дверь и, не оглядываясь, выскакивает из дома.

– И на этот раз не бери на себя труд приглашать… того старика, – говорит при следующей их встрече Уильям.