Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Наниматель приветственно жестикулирует, вокруг суетится прислуга, багаж ее предшественницы стоит в холле; вся эта суматоха вызвана ею, от этого она чувствует себя героиней одного из романов Сэмюэля Ричардсона или этих сестер Белл, только их зовут не Белл, а как же их зовут? В мозгу звучит Белл, Белл, Белл – колокол, понятно… А настоящее имя ускользает…

– Мисс Конфетт?

– Ах да, простите, – она приходит в себя, – я просто залюбовалась…

– Позвольте мне показать вам вашу комнату, – говорит Уильям. – Летти, Чизман поможет внести багаж.

Они вместе поднимаются по лестнице, их руки скользят по гладким перилам; между их телами благопристойное расстояние, ковер на ступеньках заглушает звук шагов. Конфетка вспоминает, сколько раз они с Уильямом поднимались по ступенькам заведения миссис Кастауэй; особенно хорошо ей помнится самый первый раз, когда Уильям был бездельником в стесненных обстоятельствах, жалким, подобострастным существом, обуреваемым яростным желанием увидеть весь мир на коленях перед собой. Она украдкой бросает на него взгляд, пока они поднимаются по лестнице: неужели этот бородатый господин и вправду тот самый человек, ее пухлощекий Джордж У. Хант, который меньше года назад умолял «позволить ему некую низость»?

– Все, о чем попросите, – пообещала она ему тогда, – и с превеликим удовольствием.

– Вот ваша комната, – объявляет Уильям, проведя ее через площадку и пропуская в заранее приоткрытую дверь.

Комната еще меньше, чем она ожидала, и намного проще. Под единственным окном – узкая деревянная кровать, аккуратно застланная стеганым и фланелевым одеялами. Бледно-желтый с белыми фаянсовыми ручками комод из березы, на нем зеркало на шарнирах. Один табурет и одно кресло, на вид удобное. Маленький столик. Для другой мебели просто нет места. Выцветшие голубые обои усеяны крюками для картин, похожими на раздавленных насекомых; уродливая керамическая ваза стоит пустая у камина. На голых досках пола, не совсем покрывая их, лежит большой ковер приличной работы, но, конечно, не чета персидскому, что внизу.

– Беатриса жила очень скромно, – соглашается Уильям, закрывая за ними дверь. – Я не считаю, что вам обязательно жить так же, хотя, вы понимаете, есть границы, в которых должна держаться гувернантка.

Просто поцелуй меня, думает она, протягивая руку – руку, которую, после едва приметного колебания, он пожимает, как будто она деловой партнер.

– Я могу жить так же скромно, как любая другая, – говорит она, утешаясь воспоминанием – совсем недавним – о том, как дрожали его пальцы, сжимавшие ее обнаженные бедра.

В дверь стучатся, и Уильям высвобождает руку, чтобы впустить прислугу. После чего выходит из комнаты, не промолвив больше ни слова. Летти боком протискивается в дверь, волоча тяжелый саквояж Конфетки, в котором среди прочего лежит и рукопись ее романа. При виде скособочившейся служанки с раздутой дорожной сумкой Конфетка бросается на подмогу.

– Ох, что вы, мисс, все в порядке, правда, – противится служанка, встревоженная столь скандальным нарушением декорума.

Конфетка отступает. Она в недоумении: если она настолько выше домашней прислуги по положению, то откуда у нее твердое представление, что к гувернанткам относятся как к существам низшего порядка и третируют их? Из романов, надо полагать, но разве в романах истина не одета в прихотливые наряды?

С лестницы слышится топот башмаков и тяжелое дыхание крупного мужчины, поднимающегося по ступенькам; Летти выскакивает из комнаты, освобождая проход для Чизмана. Он вваливается с чемоданом, прижатым к груди.

– Скажите, куда нужно, – ухмыляется он, – туда и засуну.

Конфетка оглядывает комнатушку, которая и так уже кажется загроможденной из-за одной дорожной сумки.