Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

Ляхов, сидевший в пустой землянке и торопливо что-то писавший на листке серой бумаги, не успел, как говорится, и пикнуть, как его скрутили и почти волоком потащили в командирскую землянку. Осипов и Ваня-младший остались тщательно обыскать нары и под ними.

Ляхов, со связанными за спиной руками, с порога начал орать и возмущаться, что его, патриота и верного солдата Родины, как последнюю собаку, чуть ли не за шиворот, протащили через лагерь!

— Так, расскажи-ка мне, почему ты лез к нашей медсестричке? И не зайди к ней Стеша, ты бы её ссильничал?

— Да не было такого, девка сама на меня вешалась, отчего же не уважить?

— Вешалась до синяков?

— Это не я, это кто-нибудь ещё, девка охоча до мужиков, вот кто-то и не сдержался.

— Сколько тебе лет?

— Тридцать девять, а что? — А девчушке семнадцать, в чем душа у неё держится, ведь светится вся! Ты ей в отцы годишься, а такую грязь льешь?

— Заприте его в дальней землянке, пусть немного охолонится, и выставьте пару часовых — товарищ ушлый, все может быть.

Ляхова увели, а Панас взял в руки этот листок, исписанный мелкими буковками почти полностью, и начал читать записи, сделанные Ляховым. Долго читал, потом велел разбудить Шелестова и Сергея, который Алексеич, те пришли, зевая, но когда Панас начал зачитывать выдержки, мгновенно проснулись.

— Мда… скотинка редкая. Я только по фильмам был знаком с такими… особистами… Вот ведь сука, доживи до прихода наших, и попади эта гадость, — брезгливо сказал Шелестов, — к особистам, всех бы затаскали, штрафбат — самое легкое было бы.

Оказалось, что рядовой Ляхов на этом листочке тщательно записывал все, что видел, и давал характеристики нескольким бойцам. Однозначно стало ясно, что есть еще записи, что и подтвердил Осипов, принесший самодельную, сшитую суровыми нитками тетрадку, которую едва нашли, она была спрятана в выдолбленной ножке стола. Рядовой Ляхов, вовсе не рядовой, а старший лейтенант, особист, Ляхович — тщательно и постоянно ведущий записи про всё и всех, делавший свои почему-то очень грязные выводы.

Осипов смутно припомнил, что вместе с ним в плену был ещё какой-то молоденький деревенский солдатик.

— Спрсите-ка Каримова-он мальчишка приметливый, может, что вспомнит, я-то плохой был.

Каримов рассказал, что на них с тремя рядовыми, ранеными, но уцелевшими после тяжелого боя и успевшими доползти до кустов, набрели два рядовых — Ляхов и Лядов. Лядов был какой-то деревенский, такой скромный, послушный, исполнительный, а Ляхов на него покрикивал все время.

— Мы подумали, что мужик постарше, вот и командует. Он как-то вскользь интересовался, как и почему мы оказались в лесу, не струсили ли мы, угомонился лишь, когда контуженный Иванов схватил его за грудки и заорал:

— А ты, интересно, не струсил? Мы все раненые, а ты вон какой гладкий?

— Да ты чего, я просто так, любопытствую, я, это, поваром был при кухне. — Повар, твою мать, каши сварить не умеешь, мы к тебе не лезем и ты нас не тронь. Я вот контуженный, как засвечу…

Правда, когда в плен попали, Иванова очень быстро расстреляли, кто-то стукнул, что он из командиров, а какой он командир, сержанта только и получил. И Лядов тоже исчез как-то незаметно.

А когда нас к Краузе набирали, он, Ляхов, то есть, вызвался водопроводчиком, а в бараке поплакался, что ничего такого не умеет, просто ослаб и вряд ли бы выжил в лагере. Мы его пожалели, прикрыли, так и мотался разнорабочим, и все как-то вынюхивал, кто что сказал, кто где был, мы думали, любопытный как баба, и очень он Осипова не любил, всегда так смотрел на него, тяжело. А Александр Никитович обо всех заботился, все по-честному делал.

— Хорошо, спасибо, иди досыпай!

— Ну что, дивовцы, имеем мы у себя в отряде крысу, мало того, что удачно заболел перед операцией, так ещё пытался Полюшку ссильничать.

Сергей вскочил: