Вечером опять пошёл снег, радуя людей белоснежным покрывалом. Валя читала учебник и делала пометки в рабочей тетради, в отделении стояла тишина, были слышны голоса дежурных медсестёр и их тихий смех. Все малыши сегодня вели себя на редкость спокойно, мамы, что находились в стационаре со своими детками, даже вышли на лестничную клетку полюбоваться снегом и подышать свежим воздухом. Курение в отделении было не просто запрещено, даже запах табака вызывал у заведующей состояние близкое к коматозному, при котором язык Гюзель Рафкатовны жил отдельно от всего остального организма. Правда, она всегда находила этому оправдание, заявляя, что мат в её исполнении — это не ругательство, это просто слова с расширенным эмоциональным диапазоном. Поэтому даже если кто-то из мам и баловался курением вне отделения, на территории Галиаскаровой рисковать никто не пробовал.

Около семи детишкам на искусственном вскармливании принесли молоко на ночь, у медсестёр появилось несколько минут для вечернего чая, Валя прошлась по палатам, удивляясь долгому отсутствию дежурного врача, и вернулась в ординаторскую.

— Вы с ума сошли? Явиться в таком виде на дежурство? Ещё и накурился, как пьяный ёж, — тихие слова медсестры прозвучали как гром среди ясного неба. Валя медленно поднялась, ещё не понимая, что происходит, и замерла, услышав пьяный мужской говор:

— Имею право! Сегодня праздник — Католическое Рождество!

— Ну да, святой для нас, православных, день, — пробормотала в ответ сестра и тихо продолжила: — Вы бы шли отсюда от греха подальше, пока вас кто-то из мамочек не увидел.

— Не могу, — икнул мужчина и засмеялся. — Я нынче дежурю, сейчас только вот с этой козой Балак… Баланчиной тесно пообщаюсь, мне о ней многое понарассказывали.

— Смотрите, как бы вам потом мужики, которые нашу Валю уважают как никого из интернов, одно место на фашистский знак вам не порвали.

— Молчать, женщина, твоё место у плиты!

— Ага, у твоей, могильной, — послышалось бормотание и быстрые шаги.

Валя сглотнула и сжала кулаки. Она боялась пьяных мужчин, этот страх до сих пор останавливал её, вгоняя в ступор и непонятную ей самой немоту. Но сегодня она не одна, и ей нечего бояться. В следующий момент раздалось какое-то сдавленное хрипение и тот же женский голос прошептал:

— Так, девчонки, быстро его в свободную палату, запереть до утра, а Газели я сама позвоню.

Ничего непонимающая Валя быстро вышла из ординаторской и молча уставилась на лежащего у стены мужчину в белом халате и замерших возле него медсестёр.

— А что происходит? — Баланчина оглядела дежурную смену и остановилась взглядом на самой старшей из них.

— Валентина Николаевна…

— Девочки, давайте без официоза при таком раскладе. Что с ним?

— Так это… Вот! — почти одновременно заявили сёстры и показали на лежащего мужчину.

— А что с ним?

— Спит, — как-то беззаботно ответила одна из сестёр.

— Вы что, его вырубили? Пьяного?

— Ну да, теперь только до палаты дотащить надо, хорошо, что он хлюпик.

— Но как вам это удалось?

Медсёстры переглянулись и заулыбались:

— Никогда нельзя забывать на дежурстве, что в первую очередь — ты мужик, а уж только потом хрупкая нежная девочка-медик. У нашей Тани муж — офицер спецназа, её все мужики наши побаиваются, а этот сдуру забылся на секунду.

— Понятно, — с улыбкой, но уважительно ответила Валя. — Значит так, тащим его в ординаторскую, это намного ближе. Гюзели Рафкатовне я сама позвоню; потащили, пока никто в коридоре не появился.

— Спят уже все, — прошептала одна из сестёр, хватая похрапывающее тело за одну руку. — Ну, девчонки, взяли! Блин, это не наши пациенты, в которых живого весу иногда до килограмма.

Они втащили мужчину в ординаторскую, посмотрели на диван, потом друг на друга и дружно махнули руками — пусть так. Затем Валя набрала номер заведующей и тихо объяснила ей ситуацию.