Запоздалое признание - Лесьмян Болеслав (2014)

Горбач

Горбач помирает не втуне,

Предосенье горем калеча.

И жизнь у него – из горбуний,

И смерть у него – горбоплеча.

В дороге, где хмарей заплеты,

Он понял чудную примету:

Всего-то и вышло работы —

С горбиной таскаться по свету.

Горбом и плясал он, и клянчил,

И думал над старью и новью,

Его на спине своей нянчил

И собственной выпоил кровью.

Покорная тянется шея

Ко смерти под самую руку…

Лишь горб, нагорбев и болышея,

Живет, набирается туку.

На время упитанной туши

Верблюда он пережил в мире;

Тому – все темнее и глуше,

Другому – небесные шири.

И горб на останки верблюда

Грозится своею колодой:

«Вставай, долежишься до худа,

С моею поспорив породой!

Иль доброй те надобно порки?

Иль в дреме затерпнули ноги?

Иль брал ты меня на закорки,

Чтоб сбиться на полудороге?

Чего ж утыкаешься в тени?

Спины твоей тесны тесноты.

Спросил бы тебя, телепеня,

Куда меня двинешь еще ты!»

Рука

Искорежась от мук пересохшей мочагой,

Это тело мое побиралось под дверью,

А рука между тем сумасшедшею тягой

Вширь и вверх безобразилась, прямо к безмерью.

Покривясь от жары, без гроша на ладони,

Все росла и суставы мозжила, как пробку,

И дышала весельем, подобно подгребку,

Что мечтает о море в убогом затоне.

Руку, бескрайнюю руку

Надо сложить бы в щепоть!

Муку, бескрайнюю муку

Надо молитвой сбороть!

Мы, с безмерной ладонью, укрывшей от худа,

Непонятно чьи облики застящей зренью, —

Из какого ж далекого мы ниоткуда,

Если тень ее падает пальмовой тенью!

И бежит ее дрема, и девичьи груди

Никогда не спокоятся в этом затире;

Увидав ее, жмутся прохожие люди,

Ибо сколько ни кинешь – ладонь эта шире!

Руку, бескрайнюю руку

Надо сложить бы в щепоть!

Муку, бескрайнюю муку

Надо молитвой сбороть!

Наболевших костей перепрыгнув границы,

Превзошла мою душу, и совесть, и ложе,

И боюсь, что лицом я смогу в ней укрыться

И, укрывшись, на свет не выглядывать Божий!

Но и перекреститься – крещусь я со страхом,

Ибо так же безмерны крестовные знаки:

На меня стебельковым налягут размахом,

А ужасный остаток – мятется во мраке!

Руку, бескрайнюю руку

Надо сложить бы в щепоть!

Муку, бескрайнюю муку

Надо молитвой сбороть!

Солдат

Вернулся служивый, да только без славы —

Не слишком-то бравый и очень костлявый.

К ядру приласкался ногою и боком —

И нынче вышагивал только поскоком.

Стал горя шутом, попрыгушкой недоли

И тем потешал, что кривился от боли.

Смешил своих жалоб затопом-захлопом

И мучинских мук неожиданным встрепом.

Причухал домой он – и слышит с порога:

«Пахать или сеять – зачем колченога?»

Дотрюхал до кума, что в церкви звонарил,

Но тот не признал и дубиной ошпарил.

Явился к милаше – а та употела,

Когда греготала с ядреного тела!

«Ты, знать, свой умишко на войнах повыжег.

Тебя – четвертина, а три – передрыжек!

Так мне ли поспеть за твоим недоплясом?

И мне ли прижаться полуночным часом?

Уж больно прыглив ты прямохонько к небу!

Ступай, и не лайся, и ласок не требуй!»