Запоздалое признание - Лесьмян Болеслав (2014)

Ах, горю я и стражду

Не про чью-то про жажду!

Шли девицы, юны и пригожи,

И дивились, к чему и почто же.

«Бы, уста, если жаждой томимы, —

Разве вас напоить не могли мы?»

Ах, горю я и стражду

Не про чью-то про жажду!

«А могли б не одной вы девице

Дать любовь, без которой крушится!

Что за хворь прикрутила вас путой

К этой вишне, от сока раздутой?»

Ах, горю я и стражду

Не про чью-то про жажду!

Пила

Ходит по лесу губница, тонкая, как пилы,

Да молодчиков чарует чарами могилы.

Углядела паренечка где-то средь долины:

«Тебя алчу, сон единый – диный-мой-единый!

Припасла я поцелуев для моей голубы,

Будут блески, недоблески – и стальные зубы!

Зачаруйся, как посмотришь на мою улыбку,

Обоснись моими снами – снами невпросыпку!

Ляг в ромашки головою, головою в маки,

Ляг со мной на знойном зное – и в лесном полмраке!»

«Загорятся мои ласки огненным раскалом,

Поцелую поцелуем свеку небывалым!

Отпихну я всех молодок, что в моей во власти, —

От любви они слезятся, словно от напасти.

Мне примериться бы плотью к этой новой плоти,

Запурпуриться губою для кровавой хоти!

Чтобы нам с тобой друг дружку не любить по-разну,

Я на зубьях, я на зубьях трепетом увязну!»

Скрежетнула упоенно, разострила зубки:

«Это – счастье, это счастье – слаще лесорубки!»

А над ними золотисто вербы зашептали —

Да зазнал прикосновенья распаленной стали.

Что уже отцеловала – пилит вполовину:

«Много душ для замогилья из тебя я выну!»

Разлобзала, раскромсала, хохотнула с прыском:

«Вам счастливого посмертья, крохоткам-огрызкам!»

А потом в чужие страны зашвырялась плотью:

«Нынче Боженька рачитель смертному ошметью!»

Те собраться бы хотели в преждебывшем теле,

Да узнать один другого больше не умели.

Поначалу из пылищи заморгало веко —

Было то морганье века, но не человека!

Голова, что ищет шею, катит вдоль запруды,

Словно тыква на базаре выпала из груды.

Горлом, что ему досталось, яр отъемно дышит,

Ухом, вздернутым на ветку, верба что-то слышит!

Пара глаз, лишенных блеска, тухнут поедину:

Тот вкатился в муравейню, этот – в паутину.

Та нога пошла присядкой у лесных закраин,

А вторая в чистом поле ходит, как хозяин.

А рука, что над дорогой в пустоту воздета,

На прощание кому-то машет без ответа!

Зеленый жбан

То не паладины – трупы средь равнины!

Трупы средь равнины – это паладины!

Не для них – напев ручьевый,

Сторонятся их дубровы,

Мчится к ним, искря подковы,

Только вихрь единый.

Булькает снежница – и весна стучится.

Трупы из халупы видела девица —

И выносит ниоткуда

Жбан зеленый, где остуда

На горючее на худо,

Что спекает лица.

Стопы мои босы, да сверкают косы —

Золотоволосы ваши водоносы.

Ради горечи соленой,

Вкусом смерти разъязвленной,

От рассвета в жбан зеленый

Собирала росы.

Воду выпьем все мы – но пребудем немы,

Мы в крапивах сивых никому не вемы.

Нам теперь землица – ровней,

Так безгрешней и бескровней,

Но хотим дознаться, что в ней,

И дознаться – где мы.