Музыка призраков - Вэдей Ратнер (2017)

Под их взглядами Тира чувствовала, как срастается ее раздробленная душа иностранки на родной земле и ребенка, который никуда не уезжал.

Верные своему слову, они обращались с ней как с родной, будто Тира всегда была частью их клана, занимая девушку в разных беседах, а сами сновали вокруг, проворно готовя традиционный деревенский пир – простую крестьянскую пищу, по их словам – чтобы отметить ее возвращение к кхмерским корням.

– М’рам! М’реа! М’рас! – Они по очереди протягивали Тире съедобные листья, цветы и бутоны, буйно росшие на их земле, называя их нараспев на случай, если Тира запамятовала, а потом бросали в горшки, в которых что-то тушилось на глиняных жаровнях под открытым небом. Тира достала из сумки свой дневник, который повсюду носила с собой, спросила, можно ли записать их имена, и когда все хором согласились, начала писать, чувствуя себя удивительно свободно, будто это совершенно обычная вещь вести записи в такой компании.

– Ромдаенг… Ромдуол… Кджол Родек…

В именах слышались ритм и музыка, соединявшие привычную пряность с редким горным цветком, а цветок с августовским ветром, в котором слышался смех ребенка. Однажды, сказала себе Тира, у нее будет такая же большая и шумная семья и гостеприимный дом. Она смотрела на ряд твердых круглых тиковых колонн, поддерживающих крышу, и ей казалось, что сам дом растет из земли несокрушимым монолитом, который в годы войны и разрухи охраняли деревья, духи и здешние призраки.

– Ого, вы выкопали пруд с прошлого раза!

Услышав возглас Нарунна, Тира обернулась. Молодой врач указывал на поле цветущих лотосов в углу участка. Рави, старшая из внучек Яйи, объяснила:

– Да, чтобы дать нашей земле дыхание воды – дангхерм тик.

Тира мысленно повторила ее слова, записывая, чтобы не забыть. Пока она писала, один из внуков Яйи объяснял другому, что эти ее каракули – сас сар, то, что она переняла у «белой расы». Другой согласился:

– Да, белые постоянно читают и пишут. Все норовят записать, не как мы. Мы не знаем нашей собственной истории.

Муж Рави, лазальщик по пальмам, возразил:

– Да нет, еще как знаем, но лучше бы не знали. Мы предпочитаем забыть свою историю.

Вмешался его кузен:

– Мин бомплич кае бомпланх – то, чего мы не можем забыть, они разрушат. – Чуть измененная поговорка времен режима красных кхмеров. – В нас говорит самосохранение, вот и все. Мы как прахок – прогнили до костей, но готовы к худшему.

Раздался взрыв смеха, и какой-то шумный ребенок протянул Тире банку вонючей рыбной пасты, основной приправы в кхмерской кухне, и, тыча пальцем в Нарунна, посоветовал:

– Проверьте, хватит ли у доктора духу съесть это сырым, а уж потом доверяйте ему свое сердце!

Нарунн схватил дерзкого, и они принялись тузить друг друга, как мальчишки:

– Ах ты, буйвол, ты у меня грязь лопать будешь!

Со всех сторон посыпались шутки, а Яйа поманила к себе Тиру. По дороге Нарунн сказал девушке, что при красных кхмерах Яйе, как исконной крестьянке, приказали следить, кто среди городских, изгнанных в ее деревню, враги Организации. Яйа отказалась, предложив лучше отрезать ей язык. Легче уж это, сказала она солдату, чем клеветать.

Глядя на эту тень женщины на деревянном помосте, Тира поразилась, как Яйа все вынесла и дожила до преклонных лет. Кожа старухи была в глубоких морщинах и выпуклых венах – Яйа казалась неотделимой от земли. Еще удивительнее было то, что старуха намного пережила того солдата, который поранил ей язык своим острым как бритва ножом: он стал жертвой очередной чистки революционных рядов, вроде той, какую сам пытался устроить в деревне Яйи.