Музыка призраков - Вэдей Ратнер (2017)

Тира присела лицом к Яйе, подобрав ноги и сунув ступни под себя – жест соблюдения приличий и уважения к старшей. Между ними стоял бамбуковый поднос со свежими пряностями – пиршество запахов, текстур и цветов. Яйа смотрела мимо подноса на дневник, кивком предложив Тире почитать. Тира не была уверена, что старуха все поймет правильно.

Нарунн перехватил ее взгляд и подмигнул.

– Но там в основном на английском, – беспомощно сказала девушка. – Только отдельные кхмерские слова.

Яйа улыбнулась: какая разница, на каком языке писать? Глубокие борозды на лбу, удовольствие в глазах, косые перекрещивающиеся морщинки у рта, неподвижно сложенные руки – Тира никогда не видела, чтобы человек так говорил всем своим телом и столько передавал своим молчанием. Девушка открыла дневник там, где он был заложен ручкой, откашлялась и начала:

– «Дыхание воды…» Сколько выражений я забыла. Я как эта земля – каждое слово вспоминается, извлекается из-под спуда, отдает мне свое дыхание и жизнь, и я слышу голос, вторящий истории, которую мне хочется поведать…»

Слова. Тира их обожала. Под настойчивыми расспросами она призналась бы, что самый длинный любовный роман у нее был со словами и языком. Еще ребенком – весьма тихим – она влюбилась в слова, в их вид и звучание, в то, как они ласкают слух. Подслушивая разговоры взрослых, Тира выхватывала непонятные фразы и слишком большие для нее слова, не по возрасту и не по чувствам. Она хранила их в памяти, а когда предоставлялась возможность, бросалась ими, как камушками, – посмотреть, куда прилетят. Позже, беженкой в Америке, сражаясь с нюансами и тонкостями нового языка, она хотела не просто выжить с чужим голосом, но и стать лучшей. Она прилежно занималась, алчно набрасывалась на книги, ежедневно составляла список новых слов для заучивания, записалась на «Речь и Дебаты», хотя безумно боялась говорить на людях и не умела быстро сформулировать мысль, тем более на правильном английском.

– Ты как губка – все впитываешь. Язык у тебя замечательный. А ум… ум у тебя как стальная ловушка, – сказал ей преподаватель театрального искусства.

«Стальная ловушка», – записала Тира в тетрадь на спирали, которую завела для уроков английского, в свою сокровищницу новых фраз.

Во время волонтерской стажировки в окружном суде, склоняясь над большим ксероксом и листая ходатайства, показания под присягой и разнообразные дела, Тира познакомилась со специфическим юридическим жаргоном и полюбила его за точность и конкретику – они отвечали ее желанию четкости. Корпя над сборниками прецедентов и учебниками по юриспруденции, Тира размышляла над ненадежностью показаний, полученных на предварительном следствии, над их преимуществом и ценностью по сравнению с письменным допросом, а также над фатальной предопределенностью судебных решений. Она влюблялась во фразы вроде «описание, заслуживающее внимания» и навивала их на язык, пока перед ней не проступали очертания складывавшегося в уме стиха, подобно тому, как она рассеянно навивала прядь волос на ручку, мечтая и сочиняя. Еще не зная ни формы, ни темы, девушка чувствовала, что в ней варится будущий сюжет, и усердно снаряжала себя элементами изложения. Изучая историю, в частности, период, само название которого служило предметом споров – вьетнамская война, американская война, конфликт в Юго-Восточной Азии, – Тира обнаружила, что события, о которых ей больше всего хотелось написать, не наделены точным определением и лишены простоты и ясности. В книгах, которые читала Тира, эта война упоминалась вскользь, или ее вообще обходили молчанием. Такие вещи, инстинктивно понимала Тира, приобретают яркость только в темноте, а твердость и цельность – только когда твой мир лежит в руинах и тебе доступны лишь фрагменты прежней жизни. «Любовь, надежда, гуманизм – неосязаемые понятия, но вместе с тем это краеугольные камни сохранения себя как личности и возрождения… Это и есть мое самое надежное наследство…»