Подсолнух - Ирина Воробей

Адлия протянула очищенную головку чеснока. Татьяна очнулась, приняла его и быстро исполнила указание. Девушка уже видела, как соседка окутывала крышку казана кухонным полотенцем перед тем, как накрыть ей плов, и повторила сейчас то же самое, хоть и неуклюже. Та одобрительно кивнула. Татьяна принялась записывать действия по порядку.

— Я тоже в молодости от этого сбежала, — сказала Адлия, помолчав. — В моей стране, вообще, женщины так живут. Не могут ничего решать. Ничему не учатся, замуж выходят, за кого скажут родители, рожают детей, сколько хочет муж, и все делают для него. И так до сих пор. Кто-то так живет и не тужит. Многие и не хотят ничего решать сами. Им всегда легче обвинить кого-нибудь в своем несчастье, чем иметь ответственность за свое счастье. А я все пыталась найти свое сама.

— Нашла?

— Ага, дважды, — посмеялась женщина. — От которых тоже сбежала.

Татьяна слабо улыбнулась.

— Вокруг меня все кричали «Женское счастье! Женское счастье!» — поднимая руки вверх, Адлия пародировала базарных баб. — А я, честно, до сих пор не понимаю, что это и почему оно женское? Вступить в брак, родить ребенка — только ли женское счастье? Как будто мужики здесь ни при чем. Вот твой отец, разве не счастлив, что родил тебя и воспитал? Это ведь и мужское счастье тоже, нет?

Девушка задумалась, приложив ручку к губам. Адлия смотрела на тяжелый чугунный казан, едва помещающийся на конфорке. Молчание продлилось недолго, потом она продолжила:

— Или разве женщина не счастлива, когда вверх идет по карьере? Разве только мужики таким вещам радуются?

На лице Адлии проявилась искренняя эмоция удивления, направленная в пустоту, а не на Татьяну.

— Мне кажется, люди слишком простые, привыкли делить мир на черное и белое, не зная, что в природе нет таких цветов, — говорила она задумчиво, подперев ладонью голову и упершись локтем в столешницу. — И черный, и белый состоят из всех цветов радуги. Это ведь физика. Я помню, мне первый муж объяснял.

Встретив любопытствующий взгляд Татьяны, она для убедительности закивала.

— Я многого о мире не знаю. Я школу едва закончила, — женщина выдавила невеселый смешок. — Но знаю, что никто о мире и о других много не знает. Мир слишком большой, чтобы его до конца узнать. А людей, тем более, слишком много, чтоб узнать каждого. Никакой жизни не хватит. Поэтому, я думаю, что для одного женское счастье, то для другого мужское. И вообще, для одного это может быть счастье, а для другого несчастье.

Она развернула левую руку влево, а правую — вправо, как бы показывая двойственность ситуации и докончила:

— А чтобы понять, что для тебя счастье, надо жизнь прожить. Но, я думаю, суть в том, чтобы самому прожить, как сам решишь. Только потом узнаешь, нашел ты счастье или нет, никого не виня.

И они обе надолго погрузились в молчание. Адлия глядела на казан, не отрывая глаз, будто боялась, что плов сбежит от них, а Татьяна в окно, за которым летний оранжевый закат погружался в ночь за горизонт.

Когда ужин был готов, они возобновили разговор, но уже в другом русле. Адлия начала говорить про новый турецкий сериал, а Татьяна слушала и внимала, поражаясь перипетиям любовно-драматического сюжета, который там закрутили всего за пять первых серий. После она начала смотреть этот сериал вместе с соседкой, потому что ей хотелось отвлечься от перипетий собственной жизни, да и момент, на котором та остановилась, заинтриговал ее не меньше, чем саму Адлию.

Татьяне в целом было комфортно. Но пришлось постигать с нуля некоторые неприятные моменты. Совместное проживание требовало соблюдения взаимных прав и обязанностей, которые ей раньше не было необходимости чтить. Адлия сразу все разъяснила, причем без права выбора: нужно мыть за собой посуду каждый раз после еды, нужно мыть полы, нужно протирать пыль и убираться по графику дежурств в местах общего пользования коммунальной квартиры.