Коринн резко развернулась ко мне.

– Жить – значит сражаться, – отрезала она. – Сохранять жизнь – значит бороться за всё, чего сто́ит этот человек. – Она свирепо втянула воздух. – А теперь и она, со всеми ее бомбами. Я сражаюсь с ними каждый раз, как обрабатываю подбитый глаз женщины, когда удаляю шрапнель из ран жертвы взрыва.

Ее голос взлетел было, но она с усилием посадила его обратно.

– Вот моя война. На этой войне я сражаюсь.

Она вернулась к креслу и вытащила из-под него узел.

– А потому надевай-ка вот это.

Времени спорить или даже хотя бы спросить, какой у нас план, она мне не дала. Забрала у меня ученический халат и мою собственную стираную-перестираную одежку и заставила надеть почти что тряпки: блузу с длинными рукавами, длинную юбку, платок на голову, который совершенно спрятал волосы.

– Коринн… – начала я, завязывая его.

– Умолкни и поторопись.

Когда я оделась, меня повели по длинному коридору, который выходил на речной берег рядом с домом. У двери на улицу стояла тяжеленная холщовая сумка с бинтами и лекарствами. Сумку протянули мне со словами:

– Жди звука. Поймешь, когда услышишь.

– Коринн…

– Шансов у тебя мало, это ты должна знать. – На сей раз мне все-таки посмотрели в глаза. – Но если сумеешь добраться туда, где они прячутся, ты воспользуешься всем этим как целитель, поняла? Оно в тебе есть, знаешь ты о том или нет.

Я тяжело и нервно задышала, но ответила ей таким же прямым взглядом.

– Да, мистрис.

– Мистрис – это правильно, – кивнула она.

Через окошко в двери виднелся один-единственный скучающий солдат на углу: он ковырял в носу.

– А теперь, будь добра, врежь мне.

– Чего?

– Врежь мне, – повторила Коринн. – Мне необходим хотя бы подбитый нос. Или рассеченная губа.

– Коринн…

– Скорее, а не то на улице будет слишком много солдат.

– Да не буду я тебя бить!

Она с такой яростью схватила меня за плечо, что я невольно отшатнулась.

– Если президент пришлет за тобой, думаешь, ты сюда вернешься? Он уже пытался выудить из тебя правду сначала расспросами, а потом ловушкой, расставленной для твоего друга. Ты правда думаешь, что терпения у такого человека хватит надолго?

– Но Коринн…

– Рано или поздно он перейдет к пыткам, – сказала она. – А если ты откажешься сотрудничать, убьет тебя.

– Но я же не знаю…

– А ему плевать, чего ты не знаешь! – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Если я могу предотвратить чью-то смерть, я это сделаю – даже если человек меня настолько бесит.

– Ты делаешь мне больно, – сообщила я, когда ее пальцы впились мне в плечо.

– Отлично. Разозлись достаточно, чтобы мне врезать.

– Но почему…

– Просто сделай это! – рявкнула она.

Я вдохнула поглубже… потом еще разок, потом размахнулась и ударила ее по лицу. Со всей силы.

Я подождала у окошка в двери, наблюдая за солдатом. Шаги Коринн уже затихли: она убежала в приемный покой. Я подождала еще. Солдат был из тех – уже очень многих, – кому перестали давать лекарство: в относительной тишине утра я слышала его мысли.

Скука… деревня, где он жил, пока не пришла армия… армия, в которую его вынудили вступить. Девушка, которую он знал… она умерла.

Потом издалека прилетел вопль Коринн – она кричала у парадного входа. Кричала, что ночью в дом проник Ответ, избил ее до потери пульса и похитил меня, прямо у них, солдат, под носом, но она видела, куда все потом побежали – вон туда, в направлении, противоположном тому, куда собиралась бежать я.

Дурацкая история, наверняка не сработает. Как можно скрыться, когда повсюду понатыкана стража? Но я понимала, на что она рассчитывала. На легенду, которая уже подняла голову – легенду об Ответе.

Как они умудряются закладывать бомбы так, чтобы никто не видел?

И чтобы никого ни разу не поймали?