Вопрос и ответ (перевод Алексея Осипова) - Патрик Несс (2009)

[Виола]

Когда мэр с солдатами увели Тодда, я осталась в глупейше разобранном виде, так что Коринн даже пришлось мне что-то от этого дать. Я почувствовала, как игла куснула меня в руку, но едва-едва – не больше, чем ладонь у себя на спине. Ладонь не шевелилась, не гладила, не делала вообще ничего, чтобы пациент почувствовал себя лучше: просто удерживала на месте. На земле.

Жаль это говорить, но никакой благодарности я к ней не испытывала.

Когда я проснулась у себя в кровати, только что рассвело. Солнце висело низко-низко, даже еще не оторвавшись полностью от горизонта. Все кругом окутывали синие утренние тени.

У кровати в кресле сидела Коринн.

– Тебе было бы полезно поспать еще. Но, боюсь, не получится.

Я наклонилась вперед и сгибалась, сгибалась, пока не согнулась почти впополам. В груди было так тяжело, что меня прямо-таки тянуло к земле.

– Знаю, – прошептала. – Знаю.

А вот почему он упал – не знала. Оглушенный, почти без сознания, пена изо рта… Солдаты вздернули его на ноги и уволокли прочь.

– Теперь они придут за мной, – сказала я, когда смогла, наконец, проглотить ком в горле. – Как только покончат с Тоддом.

– Да, наверняка придут, – просто сказала Коринн, глядя на свои руки, на белесые мозоли на концах пальцев, на сероватую шелушащуюся кожу тыльной стороны: слишком много времени они проводили в горячей воде.

Утро выдалось холодное, просто на удивление, зверски холодное. Даже при закрытом окне на меня накатывал озноб. Я охватила себя руками за бока.

Его больше нет.

Все. Увели.

И я не знаю, что будет дальше.

– Я выросла в деревне под названием Кентские ворота, – вдруг произнесла Коринн, не встречаясь со мной взглядом. – Она стояла на краю большого леса.

Я подняла глаза.

– Что?

– Отец погиб в спачью войну, – продолжала она, – но мать выжила. Как только я смогла стоять на ногах, меня приставили к работе в саду: собирать яблоки, и гребешковую сосну, и ройзинфрут.

Я таращилась на нее, гадая, с чего это она решила рассказать о себе именно сейчас.

– А наградой за этот тяжелый труд мне был поход, каждый год, как соберут урожай, только я и мать – так далеко в лес, как мы только посмеем зайти. – Она посмотрела в окно, в рассветную мглу. – Здесь столько жизни, Виола. В каждом уголке каждого леса, реки, ручья, горы. Эта планета просто гудит жизнью.

Она потрогала свои мозоли.

– В последний такой поход мне было восемь. Целых три дня мы шли на юг – подарок мне за то, что я уже почти такая взрослая. Бог знает, сколько миль мы прошли… но мы были одни, только я и мама, и остальное не имело значения.

Повисла долгая-долгая пауза. Я просто ждала, не прерывала.

– Ее укусил красный полосатик, в пятку, когда она купала ноги в ручье, чтобы охладиться. – Коринн снова потерла ладони. – Яд красной змеи, смертельный, но медленный.

– Ох, Коринн… – вполголоса выдохнула я.

Она внезапно встала, словно сочла мое сочувствие грубостью, и подошла к окну.

– Мама умирала семнадцать часов. – Она по-прежнему не желала встречаться со мной глазами. – Ужасных и мучительных часов. Когда она ослепла, она вцепилась мне в руку и умоляла спасти ее. Снова и снова просила спасти ей жизнь.

Я молчала.

– Сейчас мы знаем – целители в какой-то момент это открыли, – что я реально могла спасти ее, догадайся я только сделать отвар из корня зантуса. – Она скрестила руки на груди. – Который рос везде вокруг нас. Можно сказать, в изобилии.

РЕВ Нового Прентисстауна только начинал просыпаться – подымался вместе с солнцем. От горизонта били лучи света. Мы все так же молчали.

– Мне очень жаль, Коринн, – наконец сказала я, – но зачем…

– Все мы здесь – чьи-то дочери, – тихо проговорила она. – Каждый солдат – чей-то сын. На свете есть одно-единственное преступление – забирать жизнь. Только одно.

– И поэтому ты не сражаешься.