Ведуньи - Элизабет Ли (2021)

– Что это? – требовательно спрашивает мать. – Что ты видишь?

Мне трудно дышать, горло словно распухло, слова со скрежетом выползают из моих уст:

– Зубы…

– Где зубы? – спрашивает Энни. – Чьи зубы?

Мама присаживается на корточки в узкой щели между стеной и моей лежанкой и кладет руку мне на колено:

– Не пугайся. Это твой фамильяр.

Я слишком долго смотрела не моргая, и теперь глаза мои наполняются слезами: слезы катятся у меня по щекам, и я вижу перед собой только какие-то цветные расплывчатые пятна, по краям которых по-прежнему извивается та тьма, с каждой секундой становясь все более отчетливой. Тьма обретает некую определенную форму, растет, растягивается, и я не могу снова засунуть ее внутрь себя. Зубы теперь хорошо видны, их много, из открытой пасти до меня доносится кислое дыхание, пахнущее почему-то золой, и я чувствую, как меня жалят эти светящиеся глаза. И слышу звуки, которые издает это существо. Глубокие, низкие. Эти звуки сотрясают меня изнутри, и я шепчу:

– Оно уже здесь.

– Выпусти его на свободу, – говорит мама.

Но я не могу. Пока не могу. Мамин «заяц» ласковый, безвредный. По крайней мере, по отношению к нам. Я же с помощью колдовского зелья вызвала к жизни совсем иное существо, страшное, дурно пахнущее. А что, если оно захватит меня целиком? Что, если исказит, изуродует само мое естество?

– Мам, ты его слышишь? – спрашиваю я, и голос у меня тоненький, как струйка дождя.

А низкое рычание все нарастает, я чувствую его и в себе, и вокруг меня.

– Ты слышишь, как оно рычит? – снова спрашиваю я.

Мамин голос доносится словно издалека:

– Нет. Его дано слышать только тебе одной.

Теперь тот солнечный луч и пылинки, танцующие в нем, превратились в некую туманную спираль из-за того, что из глаз моих непрерывно льются слезы, а я боюсь сморгнуть и утратить этот свет. Я даже дышать стараюсь совсем поверхностно, делая мелкие короткие вдохи, но поток света все равно исчезает, и поймать его я не успеваю. В ужасе я стискиваю пальцами кромку одеяла, и мне кажется, что тьма сейчас унесет меня прочь.

Но не моргать я больше не могу; я моргаю, и в тот же миг тьма передо мной преобразуется в крупного пса. Теперь он отчетливо виден. Морда слюнявая, зубы оскалены, глаза горят. От него пахнет гарью. И я слышу все то же рычание – рядом со мной и внутри меня. Оно сотрясает меня, пронизывает до мозга костей.

Я открываю глаза и вижу маму. Вижу ее во всех тех обличьях, в каких она когда-либо представала, и ясно сознаю, что эти мои воспоминания правдивы. Я жестом прошу ее наклониться ближе и шепчу:

– Я тебя знаю!

Она смеется:

– Конечно, знаешь. Я же твоя…

Но я не даю ей договорить:

– Я знаю, что ты сделала. И знаю, где ты их всех упокоила. Одного за другим.

Она влепляет мне звонкую пощечину. Я чувствую острую боль, и перед глазами у меня вспыхивает яркий свет. Но я даже не вздрагиваю. У меня теперь есть тот пес, и его сила станет моей силой.

Без прикрас

Дэниел на минутку остановился, переводя дыхание и собираясь с мужеством. Повсюду вокруг виднелись безмолвные темные силуэты полуразвалившихся лачуг, а ведь когда-то здесь кипела жизнь, звенели голоса. Молодые побеги пробивались сквозь развалины домов, как черви сквозь глазное яблоко. Кто знает, думал Дэниел, чьи неприкаянные души витают здесь, какие злые духи шныряют меж неподвижных домов. Его преследовало неприятное ощущение того, что ему здесь не рады, что он вторгся в чужие владения. Это место и впрямь не было предназначено для жизни. Глянув в небо, словно прошитое звездами, Дэниел крепче сжал в руке ведьмин камень, подаренный ему Сарой.