Час расплаты - Луиза Пенни (2018)

– С вашего разрешения, я бы хотел присутствовать, – сказал Гамаш. Заметив, что Желина колеблется, коммандер добавил: – У меня есть преимущество: я его хорошо знаю.

Желина коротко кивнул.

Бовуар и Лакост переглянулись, и Лакост спросила:

– А что насчет мэра? Его отпечатки не обнаружились?

– Ни одного.

– Тогда кому принадлежат другие отпечатки? – спросила она, показывая на немаркированные точки в ванной и спальне.

– Некоторые еще не идентифицированы, – ответил Бовуар. – Но большинство принадлежат кадетам.

– В ванной и спальне преподавателя? – удивился Желина. – Это довольно необычно, правда?

– Я рекомендовал преподавателям встречаться с кадетами в неформальной обстановке, – сказал Гамаш.

– Насколько неформальной стала эта обстановка?

– Хороший вопрос, – заметил Гамаш. – Я советовал, чтобы они встречались группами.

– Вы боялись, как бы чего не случилось?

– Мне это казалось разумным, – сказал коммандер. – Для всех.

– И такие встречи происходили?

– Oui, – сказал Бовуар. – Большинство раз в неделю встречались с кадетами. Моя группа собиралась по средам. Мы ели сэндвичи, пили пиво, разговаривали.

– Разновидность наставничества? – спросил Желина.

– В этом и состояла идея, – ответил Гамаш.

– Кадетов приписывали к преподавателям или они сами выбирали?

– Сами.

– И некоторые выбрали Сержа Ледюка? – недоверчиво спросил Желина, бросив взгляд на черные точки на экране Лакост.

– Я ожидал чего-то подобного, – признался коммандер Гамаш. – Особенно в отношении старшекурсников – он был у них вождем.

– Не вождем, а главарем, – возразил Желина. – Они, конечно, радовались возможности выскользнуть из-под его пяты.

– Когда полиция впервые начала расследовать случаи жестокого обращения с детьми, – заговорила Лакост, – был разработан простой тест. Зачастую случаи жестокости не вызывали сомнений, но оставалось неясным, кто из родителей виноват. И тогда придумали следующее: ребенка ставили в одном углу комнаты, а родителей – в двух других и смотрели, к кому побежит ребенок. Второй родитель, видимо, и был виноватым.

– Мы можем вернуться к нашей теме? – недовольно произнес Желина.

– Они не сразу поняли, что ошибались, – тихо продолжила Лакост. – Дети бежали к тому, кто был жесток с ними.

Это откровение походило на призрак, который вошел в комнату и удобно устроился среди фотографий убитого.

– Как это возможно? – поразился Желина. – Разве не логично предположить, что ребенок постарается убежать подальше от того родителя, который жесток с ним?

– Вы так считаете. А ребенок хочет только одного – умаслить жестокого родителя. Они рано и быстро обучаются, а если нет, то им приходится платить за это. Ни один ребенок не станет рисковать и не посмеет обидеть родителя, который его бьет.

Желина посмотрел на Гамаша:

– И это случилось с Ледюком?

– Думаю, да. Некоторых кадетов, без сомнения, тянуло к нему, потому что они были сделаны из одного теста с ним. Он легализировал жестокость. А кое-кто шел к нему из страха.

– Но ведь они взрослые, а не дети, – сказал Желина.

– Взрослые, да не очень, – заметил Гамаш. – К тому же возраст не важен. Мы постоянно видим такое же поведение у взрослых. Некоторые так и рвутся угодить лицу властному, даже жестокому. Дома. На работе. В спортивной команде. В вооруженных силах. И безусловно, в полиции. Верх берет сильная, а нередко и жестокая личность. За ней идут из страха, а не из уважения или преданности.

– А в закрытой школьной среде он становится образцом для подражания, – добавила Лакост.

– Но с вашим появлением это прекратилось, – сказал Желина Гамашу. – Вы низложили Герцога. И попытались научить их службе, честности, справедливости.

Он постарался произнести это так, чтобы цитирование девиза Квебекской полиции не прозвучало насмешкой ни над девизом, ни над коммандером.