Смеется парняга мелким бесом. Почти моих годов, а задору, как в мальчишке. Вот он, бродяжный характер. Не просто так преступники как пацаны до старости общаются и называют себя так же. Игры только посерьезней и частенько на чаше весов жизнь чужая лежит.

Развеселил меня Юрка. Развеселил и порадовал. Знал я, что будет вариант для исполнения просьбы товарища нашего старшего. Рассказали мы с Левашей Заморенку про тушу с глазами, которую за скалой заметили, а тот лишь отмахнулся.

— Показалось, — говорит. — Я, даже если увижу чего, не верю. Кто гоняться пытался или паниковал, все смерть нашли. Смелого пуля боится. Не ссыте, пацаны, не расскажу я ворам о слабости вашей минутной и про страхи ваши тоже не расскажу.

Понесло Юрку. Оно и понятно — на кураже парняга.

Интересуюсь:

— К ворам собрался?

— А что я, просто так тут экскурсоводом в шахтах работаю? Косяк за мной по лагерной жизни перед братьями. Не думал даже, что вспомнят они про меня. Когда искать меня через армян стали, понял я: вот она, моя индульгенция и новая путевка в жизнь. Хоть и поменялось сейчас немало, но наше — всегда наше, и, пока жив старый, надо позиции свои устаканить…

«Вот это да, — думаю. — Я его в свою дружину звать собираюсь, а он вон куда замахнулся. Как бы еще Замора нас с собою не позвал…»

Юрка тем временем продолжает:

— Сейчас они спать наладились. Петруха говорит: режим жизни не меняем и работаем только ночью.

— Матерый, — шепчу.

— Не то слово, — Заморенок базарит. — Матерый и фартовый. Почти всех пережил, только я да Вовка остались, ну и еще парочка чертей, но те не в счет.

Оказывается, наблюдать за другой стороной теперь будем.

— Штрек сероводородный там, — показывает в темноту Юрка. — Шли они по незаряженному переходу, оттуда и глядеть станем. Для начала — направление. Потом детали. Кстати, пацаны, а кто из вас «Барбариски» жрет?

— Я, — Леваша гудит.

— Дай-ка и мне парочку.

— Откуда про конфеты знаешь? — интересуюсь.

— А вот, — вытащил из кармана пару фантиков Юрка. — Не бросайте больше ничего. Это как след на песке. Гуляет, значит, кто-то…

31. М. Птахин

Пока спать укладывался, никак из головы моей не шла серая туша с глазами за скалой. Анечка тоже блеск какой-то видела. «Ну не массовая же галлюцинация? — сержусь. — Была и нету — будто через стену прошла». Следов тоже не нашли — камушки под ногами да скала. Петр этот фокус на Козлякина списал. Мол, тот мастер на эдакие шутки.

Козлякин, конечно, Козлякиным, а вот покоя теперь нет.

Обсудили поход. Немало неприятных мгновений пришлось пережить нам, когда я в штреке от лучей фонариков прятался, а Петр в вагонетке лежал. Распластался я там по стеночке с веревкой в руках и жду. Решил твердо: «Зайдут в штрек — валю на голову крепь».

Сразу спокойнее стало, и почувствовал, что задумка моя верная.

Разговора почти не слышал. Тихо шептались. Показалось лишь, что один из них с акцентом кавказским говорил, и больше ничего. Минуты через две потопали они дальше. Сразу свободнее задышалось. «Буду сидеть, пока Петруха не позовет», — думаю, а сам к выходу тянусь. Фонариков вражеских не видно. Нырнули куда-то или за поворот ушли.

Присел на корточки и Петровых движений жду.

Заворочался.

— Миха, — шепчет. — Где ты?

— Тут, — отвечаю. — Свет включим?

— Вали на голос, — говорит. — По вагонеткам метров сорок еще вслепую прогуляемся.

Сделал я пару шагов — и вот он, состав, навечно остановивший бег свой под землей.

Через пару вагончиков в Петра уткнулся.

— Пошли, — шепчет мне проводник. — За ремень от ружья держись.

Ногами, будто слепые, перебираем. Правой рукой железо вагонеток щупаю, а левой намертво в поводыря вцепился. Со стороны наверняка та еще картинка.

Топали минут пять-семь.

— Обходим, — Петр шепчет. — Ремень не отпускай.