Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Взгляд Конфетки устремляется, минуя их морщинистые лица, к миру снаружи. Там солнечно, зелено, просторно. Омнибус замедляет ход, останавливается.

– Угол Чепстоу-Виллласс!

Конфетка покидает омнибус следом за престарелой четой. Супруги не спешат оторваться от нее, но позволяют ей идти по пятам за ними, как если б она была женщиной не менее добропорядочной, чем они. Похоже, ее маскарад удался на славу.

– Холодновато, верно? – вполголоса произносит старушка, когда солнце начинает совсем уж припекать вспотевшую спину Конфетки.

«Я молода, – думает она, – и солнце мне светит другое, не то, которое светит им».

Конфетка шагает неспешно, позволяя старикам уйти далеко вперед. Мостовая, по которой она идет, необычайно гладка, булыжники ее настолько схожи с паркетинами, насколько это возможно для камней. Воображению Конфетки рисуется армия мостильщиков, кропотливо укладывавших эту мостовую, точно складную картинку, под взглядами мирных граждан. Конфетка принюхивается к воздуху, вглядывается в красивые новые дома, стараясь проникнуться ноттинг-хиллостью Ноттинг-Хилла, понять, что может сказать это место о человеке, который выбрал его для жительства. «Это тебе не городская вонь, это воздух, которым дышит Уильям», – напоминает она себе.

Того, что она узнала до сей поры об Уильяме Рэкхэме, вряд ли хватило бы на составление книги. Ей известны его предпочтения в том, что касается телесных отверстий (традиционные, если он не пребывает в дурном настроении), известно, как Уильям относится к длине своего привеска (вполне приличная, не правда ли? хотя встречаются мужчины, у которых эта штука побольше), она хранит в памяти все его высказывания о литературе, вплоть до последних насмешек над Джордж Элиот. Однако Уильям Рэкхэм, семьянин и гражданин? Это существо от нее ускользает и, в отличие от любовника, которого она заключает в объятия, определению не поддается.

И вот сегодня Конфетка, решившись узнать о нем побольше, идет по улице, на которой он проживает. Как же здесь тихо! И как просторно! Повсюду заводи зелени, а сколько деревьев! Прохожие редки и разделены немалыми расстояниями, они ничего не продают, они задумчивы и не обременены никакой поклажей, они всего лишь гуляют. Повозки и экипажи вкатываются в поле зрения очень медленно, да и на то, чтобы неторопливо скрыться из глаз, у них уходит приятно долгое время.

Один большой дом, далеко отстоящий от улицы, окружен совсем недавно покрашенной чугунной оградой; Конфетка мимоходом ведет ладонью в перчатке по ее завиткам и шишкам. Проходит минута, прежде чем она замечает, что главный мотив чугунного узора составляет буква «Р», повторенная сотни и сотни раз, прячущаяся среди чугунных завитушек.

– Эврика, – шепчет она.

Поправив на голове шляпку, Конфетка вглядывается сквозь глазок самой большой «Р», какую ей удается найти. Губы ее разделяются, растягиваются от благоговения, с которым она вбирает в себя дом, его колонны и портики, каретную дорожку и парк.

– Боже мой. Тебе придется содержать меня побогаче, чем сейчас, мой милый Вилли, – пророчески шепчет она.

Но тут парадная дверь дома Рэкхэма распахивается – Конфетка мгновенно убирает ладони с ворот и ретируется. Не глядя ни влево, ни вправо, она поспешает к пересечению с другой идущей полумесяцем улицей, ей хочется стать невидимкой. Турнюр постукивает ее по, если позволительно так выразиться, заднице, она с трудом удерживается от того, чтобы перейти на бег. Настырный ветер вдруг обнаруживается там, где его только что и в помине не было (или он дул ей, ласково подталкивая, в спину?), ветер язвит лицо Конфетки, едва не срывает с нее шляпку, полощет ее юбки. Она укрывается – прячется, приседая – за первым же памятником, какой попадается ей на пути: за мраморной колонной, воздвигнутой в память о тех, кто пал в Крымской войне.