Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Конфетка выглядывает из-за постамента, проезжаясь щекою по именам юношей, которых нет больше на этой земле, по неглубоким выемкам гладкого мрамора. Вдоль Пембридж-Кресент к ней приближается женщина, хрупкая блондинка с идеальной фигурой, в платье цвета шоколада со сливками. Она шагает проворно, чуть раскачиваясь на ходу. Глаза у нее такие большие и синие, что красоту их легко заметить и с расстояния в двадцать ярдов.

Конфетка не сомневается – перед ней жена Уильяма Рэкхэма.

Раз или два он упоминал ее – в виде сравнения, – однако имени так и не назвал, и теперь у Конфетки нет слова, которым могла бы она обозначить подходящую все ближе миловидную молодую особу. «Вечно хворая», быть может. Если не принимать во внимание полной груди, миссис Рэкхэм обитает в теле на удивление детском. И детством в ней отзывается не одно только тело – сознает ли она, гадает Конфетка, что покусывает на ходу нижнюю губку?

В тот самый миг, когда миссис Рэкхэм достигает памятника, совершается нечто странное: весь Северный Кенсингтон становится свидетелем удивительного метеорологического явления – темно-серая туча пеленой застилает солнце, однако оно продолжает изливать блеск настолько яркий, что сама туча начинает светиться с великой силой. На земле же и полумесяц улицы, и все, что есть на ней, заливается призрачным светом, сообщающим ненатуральную четкость всем и каждому камню мостовой, древесному листку и фонарному столбу. Все выступает на первый план, ничто не отходит на задний, все и выделяется, и затмевается свечением, обманчивым, как полярные сумерки.

Миссис Рэкхэм застывает на месте и с нескрываемым ужасом оглядывает небеса. Из своего укрытия за колонной Конфетка ясно видит судорожные подрагиванья ее белого горла, блестящие от страха глаза и ярко-красный прыщ на лбу.

– Ангелы и святые, спасите меня! – вскрикивает миссис Рэкхэм и, резко развернувшись, ударяется в бегство. Крохотные ступни ее почти не различаются под вскипающими подрубами юбок, она скользит по улице, точно бусина по нити, с противоестественной быстротой летя по противоестественно прямой линии. А затем красивая, шоколадного цвета бусина, каковая и есть миссис Рэкхэм, совершает, словно следуя изгибу нити, вираж и исчезает за воротами дома Рэкхэма.

Мгновение спустя пелена спадает с солнца и мир утрачивает жутковатую отчетливость. Все опять предстает обычным; боги ублаготворены.

Конфетка встает, ладонями стряхивает с юбок пыль. Движения ее так медлительны, точно она лишь сию минуту пробудилась от крепкого сна. И одна только мысль вертится в ее голове: «Почему Уильям ни разу не говорил мне о том, как прекрасен голос его жены?» На слух Конфетки, голос миссис Рэкхэм, даже обуянной ужасом, звучит как у птицы – редкостной птицы, за которой охотятся лишь ее пения ради. Какой мужчина, если бы мог он слушать этот голос, когда ему заблагорассудится, не стал бы внимать ему при всякой возможности? Какое ухо способно было б устать от него? С таким вот голосом и желала бы родиться Конфетка – не хриплым и низким, как собственное ее карканье, но чистым, высоким и музыкальным.

«Ступай домой, дуреха, – одергивает она себя, когда в постамент памятника врезаются, разбрызгиваясь, первые капли дождя. – Это тебе свежий воздух ударил в голову».

Еще несколько дней спустя Генри Рэкхэм – ему безумно хочется излить кому-нибудь душу, но довериться он может лишь одному человеку на свете, миссис Фокс, а именно этой своей тайной он с ней поделиться не в состоянии – приходит к своему брату Уильяму.