Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Миссис Фокс, – произносит, выныривая из глубины своих терзаний, Генри – голосом, какого можно было бы ожидать от него на публичных дебатах. – Она умирает. Умирает. Жизнь, что ни день, истекает из нее прямо на моих глазах… И скоро – на следующей неделе, завтра, послезавтра, ибо мы не можем знать ни дня, ни часа, не так ли? – я постучусь в дверь ее отца, и служанка скажет мне, что она мертва.

Каждое из этих слов выговаривается им с неприятной отчетливостью, каждое – как щипок пальцев, гасящих слабое пламя надежды.

– Спокойнее, спокойнее, – вздыхает Уильям, на которого теперь, когда Агнес ушла и бороться с ней больше не нужно, нападает страшная усталость.

– Да, смерть приходит, как тать в нощи, верно? – презрительно ухмыляется Генри, продолжая свой спор с незримым апологетом веры. – Разве не так говорится в Писании о явлении Христа?

Он снимает со стола бокал и, состроив презрительную гримасу, одним глотком осушает его:

– Сказки для мальчиков и девочек. Пустые прикрасы, сладкая водичка…

Уильям, терпение которого быстро тает, прилагает все силы, чтобы удержаться от гневной вспышки.

– Послушать тебя, так бедная женщина уже лежит в могиле, но ведь она же не умерла! – говорит он. – И остается, пока она жива, человеком – с нуждами и желаниями, которые еще можно исполнить.

– Нет ничего…

– Помилосердствуй, Генри! Нельзя же все время твердить и твердить один и тот же стих! Речь идет о женщине, которая… готовится сказать «прости» земной жизни, и о тебе, ее ближайшем друге. И ты говоришь мне, что не можешь сделать ничего, способного хоть как-то изменить ее чувства?

Похоже, этому вопросу все же удается пробиться сквозь черный панцирь горя, в который облек себя Генри.

– Она… она смотрит мне прямо в душу, Билл, – шепчет он, терзаемый воспоминаниями. – Ее глаза… Ее молящие глаза… Чего она хочет от меня? Чего она хочет?

– Боже всесильный! – взрывается Уильям, ибо ему уже не по силам и дальше сносить этот вздор. – Ну можно ли быть таким идиотом? Она хочет, чтобы ты ее выебал!

И он, привстав, придвигает свое лицо к лицу Генри:

– Уложи ее в постель, дурак, она же ждет этого! А завтра женись на ней! Женись сегодня, если сможешь разбудить пастора! – С каждой секундой возбуждение его нарастает, питаемое написанным на лице брата праведным негодованием. – Жалкий резонер! Или ты не знаешь, что ебаться – удовольствие и что женщины тоже его испытывают? Уж этого-то миссис Фокс, работая в «Обществе спасения», не заметить никак не могла. Так дай ей хоть раз испытать его, пока она не умерла!

Под звон винных бокалов и трепет свечного пламени Генри вскакивает на ноги, лицо его бело от гнева, огромные кулаки стиснуты.

– С твоего разрешения, я уйду, – яростным шепотом произносит он.

– Да, уходи! – орет Уильям и размашисто указывает рукой на дверь. – Возвращайся в свой жалкий домишко и мечтай там о мире, который благородней и чище, чем он есть на самом деле. Но знай, Генри, ты – осел и ханжа. – Слова, накопившиеся за годы сдержанного молчания, бьют из него струей. – Не родился еще мужчина, – неистовствует он, – который не сходил бы с ума от желания узнать, что там у женщины между ногами. Все твои Патриархи и Екклезиасты, певшие хвалы чистоте и воздержанию, все до единого гонялись за пиздой! И правильно делали! Зачем доводить себя до онанизма, когда существуют женщины, способные уберечь нас от этого? Я спал с десятками, с сотнями девок, и если у меня вдруг встает, мне довольно лишь щелкнуть пальцами, и через час я уже буду удовлетворен. А ты, братец, делающий вид, будто ты не способен отличить проститутку от молельной подушки, – не думай, что я не знаю, до чего ты дошел. О да, твои… твои похождения, твои так называемые «беседы», о них судачат все бляди Лондона!