Дикарь - Надежда Мельникова

Это голос Михайлова, это точно он. Дверь на крыльце приоткрыта. Мне не показалось. Пытаясь защитить меня, он крикнул уходить. Пока я ждала свои консервы, те два подозрительных субъекта в компании с Елизаветой притащились сюда и обидели его. Они его ранили, покалечили. Кидаю Васькину еду на землю. Сердце уходит в пятки. Мне становится очень-очень страшно за Данилу.

А если эти двое хотят его убить за ту информацию, что он мне передал? Стереть дикаря с лица земли за молчание и их собственную безопасность? Уничтожить, угробить… Убить! Моего! Михайлова! В смысле — мотаю головой — не моего, конечно же, а общего Михайлова.

Задохнувшись от ужаса, вовозвращаюсь на улицу и бегу в калитку Семёна, стучу как на пожар и, не размусоливая, приказываю ему брать вилы и лопату. Спасать дикаря.

— А ты точно уверена, что это безопасно? — нехотя натягивает куртку.

— Я его не брошу!

— А если нас прибьют? Ты Елизавету не знаешь, она дама упёртая и с богатой фантазией. Если ей что-то надо, — а ей точно надо! — она до конца пойдёт.

— Это то, что я думаю, Сёма? Расскажи! Некий поступок, то, из-за чего они развелись и её ненавидит собственная бабушка? Ты знаешь, что у них случилось? Ну-ка расскажи мне! Немедленно! — на эмоциях выдаю приказным тоном и топаю ножкой.

Семён резко отворачивается. Опять молчит. Прикусывает себе язык. Он явно пообещал хранить чужую тайну.

Смотрю на него со злостью и негодованием, даже его же вилами угрожаю. Но этот партизан прям рот себе зашил и ни слова.

Ладно! Потом! Сейчас главное не это.

Гуськом, пригнувшись к земле, пролезаем через дыру в заборе и по стеночке добираемся до крыльца Степановны. Держим наши орудия, надеемся на удачу и отсутствие у напавших огнестрельного оружия.

Вваливаемся в дом, а там… Дикарь спокойно вяжет бывшую жену Елизавету к стулу. Она аж малиновая от злости, даже с закрытым скотчем ртом понятны те слова, что она мычит, мотая головой и глядя на Михайлова с ненавистью. Мужики тоже тут. Лежат на полу. Спина к спине. Крепко-накрепко связанные между собой бельевыми верёвками.

А я заворожённо наблюдаю за тем, как работают мышцы на руках дикаря, как ловко он чуть приседает, как вяжет узлы, как даже не напрягается при этом. Майка облепила торс, взмокла от пота, джинсы туго обтянули бёдра. Это так красиво, что даже страшно.

Но вернёмся к нашим баранам. Моргаю, стараясь проанализировать ситуацию. То есть я переживаю за него, волнуюсь, а он всех победил?

— Просил же не ходить сюда, — командным тоном рычит на меня Михайлов и недовольно поглядывает искоса.

— Я думала, тебя убивают. Я хотела помочь!

— Хм, — усмехается, — фитильки у них не отрасли Данилу Михайлова убить. Просто это не для глаз кукол вроде тебя. Зачем тебе этот стресс? А это что?

Кивает на мои вилы. Смеётся. Издевается.

Тут же бросаю их на пол. То же самое делает Семён со своими граблями. Выходит громко. Михайлов недовольно хмурится. А я развожу руками. Ещё, блин, переживала за этого чурбана неблагодарного!

— Откуда я знала, что ты не судмедэксперт, а Брюс Ли?

— Брюс Ли?! — кривится дикарь и приподнимает правую бровь. — Ты так не говори, Барби, а то сразу понятно, что ты не так уж и молода и гораздо старше, чем выглядишь. Сейчас никто не знает, кто такой Брюс Ли.

— Ну знаешь ли! — Ставлю руки на пояс, после этих насмешек и уничижительных намёков я сама хочу его прибить.

— Молодёжь, Забавушка, говорит сейчас Капитан Америка, ну или, на худой конец, Человек-паук.

Закатываю глаза. Но всё равно внутри будто отпускает. Разжимается пружина, прорывает плотину, становится легче оттого, что он не пострадал.

Переглянувшись с ним ещё раз, перевожу взгляд на мычащую Елизавету и, пожалев женщину, отклеиваю ей пластырь. Она начинает истошно орать, причём с употреблением дичайшей нецензурной лексики. Я и не знала, что она так может: