Дикарь - Надежда Мельникова

— А в курсе ли вы, о какой такой вещи говорят подозреваемые?

У меня аж рот сводит оскоминой. Конечно же, я не видела никакой флешки. И это совсем не она у меня под плиточкой дома спрятана.

— Нет, — с видом невинного волка, у которого из зубов торчит мех и который вааЩе ни разу не видел никакого кролика, я мотаю головой, всё отрицая. — Ничего такого я не видела. Я так поняла, что Елизавета, имея зуб на бывшего мужа — он же не подписал бумаги об отказе на имущество после развода, навела этих домушников вначале на его собственный дом. А потом, зная, что у Степановны в гостевом доме точно водятся деньги и золото, привела их вот сюда. — Сажусь ещё ровнее и полирую кота гораздо активнее.

Я сгорю в аду. И будут меня мучить огнём, который во много раз горячее земного. Но вначале меня удушит Елизавета, потому что она так на меня смотрит своими и до этого большими, а теперь просто вылезающими из орбит глазами, что у меня ангина на пустом месте начинается. Прям чувствую, как маленький язычок распухает и ложится на основной язык.

По идее, откуда им знать, что флешка у меня? Михайлов потом всплывёт с ней, как потерянный кем-то круг в форме уточки в центре моря. И не скажет, что я ему помогала. Я надеюсь — не скажет.

О боже. Куда я полезла?!

Участковый прекращает писать и смотрит на бывшую моего — то есть не моего, а нашего — дикаря с презрением.

— Учитывая твои прошлые заслуги, Елизавета, это тянет на срок.

И, закрыв папку, завязывает верёвочки. Ручку суёт в карман. Встаёт.

А я, продолжая утюжить Василия, цепенею и жду. Вот даже участковый в цигейке знает, что произошло между Михайловым и Елизаветой. А я не в курсе.

Ну скажи ты! Осуди вслух! Вспомни, как тогда всё было. Как это не понравилось Степановне, как расстроился дикарь, что аж развёлся.

— Ну ничего. Суд разберётся.

Эх! Да что же это за тайна такая мирового масштаба? Мне же интересно!

— Уводите всех, — командует представитель закона.

Ребята заканчивают работать, участковый пожимает руку Михайлову с просьбой позже явиться в участок. Туда же должна прийти и я. Отчего мне, скажем так, совсем не сладко. Но только когда от ворот Степановны отъзжает последняя машина, я отпускаю Ваську и начинаю потихоньку убираться в доме. Лучше прибираться, чем бояться. Прям стихи, не иначе.

Я беру совок и метлу и сгребаю мусор, поднимаю с пола вилки и ложки.

А Михайлов почему-то всё так же стоит у двери.

— Надо гардину обратно повесить, — указываю я на сползшую по стене золотистую палку и раскисшую лужицей на полу штору.

— Метлу брось и сюда иди, — глухо и почти бесшумно, но в привычно жёстком приказном тоне, произносит дикарь.

Убивать, что ли, собрался? Не пойму. Я же вроде на его стороне.

Глава 38

Глава 38

— Зачем мне идти к тебе? — вопрос глупый, но по делу. — Я, конечно, не думаю, что смогу справиться с гардиной сама, Михайлов, но если ты не хочешь, её вешать, то я пойму. Мужики вообще не любят возиться со шторами. Я сейчас залезу на табуретку и попробую вернуть всё на место. А то, увидев бардак, который мы развели, Степановна снова попадет в больницу.

Взглянув на меня как-то уж очень плотоядно, по-хищному, манит пальцем. И я иду, ну потому что он здоровый мужик, а я всего лишь девушка. Всё равно отбиться не удастся. Да и убираться одной совсем не хочется.

— Зачем?! — спрашивает то ли себя, то ли меня. — Наказывать тебя буду за враньё.

— Но…

Нахмурившись, ничего не понимаю. Я думала, он хотел, чтобы я соврала. А дикарь резко хватает меня за запястья, разворачивает спиной, заводит обе руки назад и, нагнув, расстёгивает штаны. И стягивает трусы.

— Врождённый романтизм у тебя не отнять, Михайлов.