Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

Всякий раз, когда мы наблюдаем какое-нибудь доброе и прекрасное деяние, мы хотим, и это вполне естественно, чтобы таких деяний было как можно больше. И когда мы видим, что в обществе существует сила, которой подвластно все, наша первая мысль – заставить эту силу узаконить добрые дела. Но тотчас встает вопрос: не извращается ли тем самым сама природа и этой силы, и доброго деяния, которое из добровольного становится обязательным. Что до меня, то мне и в голову не приходит, будто закон, который есть сила, может полезным образом быть применен к чему-либо иному, кроме как к наказанию неправоты и обеспечению прав.

Итак, я обрисовал, как будет жить страна при предлагаемом мной режиме. Теперь предположим, что в народе возобладало мнение, что закон не должен ограничиваться, так сказать, внедрением справедливости, а должен еще внедрять и братство.

Что получится? Тут мне не придется тратить много слов, так как читателю достаточно будет перевернуть вверх тормашками уже преподнесенную ему картину.

Прежде всего, над всей областью частной, индивидуальной деятельности будет витать ужасающая неуверенность и неопределенность и буквально смертельная небезопасность, ибо братство может приобретать миллиарды неизвестных доселе форм и, значит, требовать миллиардов неизвестных ранее законодательных актов. Бесчисленные проекты будут ежедневно угрожать существованию более или менее утвердившихся отношений. Во имя братства кто-нибудь потребует униформизации заработков, и вот трудящиеся классы низводятся до положения индийских каст; ни умелость, ни смелость, ни усердие, ни интеллект не помогут им подняться вновь; свинцовый закон будет давить на них тяжким своим весом. Мир, в котором они окажутся, будет подобен Дантову аду: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Во имя братства кто-нибудь другой потребует сократить труд до десяти, восьми, шести, четырех часов, и наконец всякое производство остановится. А поскольку больше не будет хлеба, чтобы утолить голод, не будет сукна, чтобы уберечься от холода, кто-нибудь третий надумает заменить хлеб и сукно принудительными бумажными деньгами. Но разве не на экю мы покупаем все вещи? Умножить экю, продолжает он, значит увеличить количество хлеба и сукна, а умножить бумагу значит умножить экю. Смекаете? Четвертый потребует декрета об отмене конкуренции, пятый – об отмене всякой личной выгоды. Тот хочет, чтобы работой обеспечивало людей государство, этот – чтобы оно давало им образование, еще один – чтобы все граждане жили на пенсию. Наконец, еще найдется один, который захочет убрать всех королей и императоров с земного шара и объявить всеобщую войну во имя братства. Уф, хватит! И так ясно, что на этом пути источник утопий неиссякаем. Но все они будут отвергнуты, скажут мне. Пусть так, но возможно, что не все они будут отвергнуты, и такой возможности достаточно, чтобы сделать труд ненадежным, а такая неуверенность сильнейшим образом вредит труду.

При таком режиме не будут образовываться капиталы. Они будут чрезвычайно редкими, дорогими, сконцентрированными. Это означает, что будут снижаться заработки, а неравенство будет рыть все более глубокую пропасть между классами.

Государственные финансы не замедлят оказаться в полнейшем беспорядке. Иначе и быть не может, когда государство обязано давать все и всем. Люди будут гнуться под грузом налогов, всяческие займы не будут успевать сменять друг друга; когда пожрут настоящее, примутся пожирать будущее.