Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

Придется мне повторить уже сказанное. Ну, кто же не хочет, чтобы все эти блага лились из закона как из рога изобилия? Кто не был бы счастлив, если бы государство взяло на себя все тяготы и всю ответственность за все, было прозорливым, было готовым, взяло на себя все то, что Провидение, цели и намерения которого неисповедимы, возложило на плечи человечества; если бы оно, государство, оставило каждому индивиду, этой частице человечества, лишь привлекательную и легкую сторону жизни, удовлетворяло бы его потребности и даже прихоти, обеспечивало бы ему уверенность, покой, отдых, надежное настоящее и радостное будущее, удачу, благополучную семью, кредит, не нуждающийся в гарантиях, существование, не нуждающееся в усилиях?

Разумеется, мы хотели бы всего этого, если бы это было возможно. Но возможно ли такое – вот в чем вопрос. Мы никак не можем понять, что же в конце концов это такое, именуемое «государством». Мы как-то догадываемся, что извечная персонификация государства представляет собой самую странную и самую унизительную из всех мистификаций. Как так получается, что государство берет на себя все доблести и добродетели, все, так сказать, ответственности и все либерализмы? Откуда берет оно ресурсы, отдать которые индивидам его призывают и уговаривают? Не сами ли индивиды и есть эти ресурсы? Тогда как же могут такие ресурсы возрастать, проходя через руки паразитирующего и всепожирающего посредника? Разве не ясно, что государственная машина устроена так, что она поглощает огромные полезные силы, отнимая их у трудящихся? Разве не очевидно, что трудящиеся, отдавая государству часть своего достояния, отдают ему и часть своей свободы?

С какой бы гуманной и вообще человеческой точки зрения я ни подходил к закону, я никак не могу понять, как можно, находясь на разумных позициях, требовать от него чего-то иного, кроме как справедливости.

Возьмем, к примеру, религию. Конечно, было бы желательно, чтобы у всех на свете была одна вера, одно вероисповедание, один культ при условии, что это будет истинная вера. Но как бы ни было привлекательным такое единство, все-таки разнообразие, а значит поиск и дискуссия, будет оставаться ценнее единообразия в этом отношении до тех самых пор, пока все умы не узреют непреложный признак того, что пришла наконец-то эта истинная вера. Аналогичным образом вмешательство государства под предлогом, так сказать, учреждения братства будет на деле угнетением, несправедливостью, прикрываемой стремлением к единству. Кто нам гарантирует, что государство – быть может, самого того не ведая, – примется душить истину и лелеять заблуждение и ошибку? Единство должно быть результатом всеобщего согласия людей, каждый из которых свободен в своих убеждениях, и естественного тяготения человека к правде, к истине. Поэтому от закона можно требовать лишь свободы всех верований и убеждений несмотря на то, что такая обстановка вызовет и некоторую анархию в мыслящем мире. Что, однако, доказывает эта анархия? Она доказывает, что единство выступает не как исток, а как итог интеллектуальной эволюции. Оно не есть исходный пункт, оно есть результат. Закон, навязывающий единство, несправедлив, и хотя справедливость не обязательно должна влечь за собой братство, но по меньшей мере нельзя не согласиться с тем, что братство исключает несправедливость.