Все дело в деньгах - Джеймс Хедли Чейз (1960)

– Можно сделать это сегодня вечером. Здесь легко затеряться, – продолжала она. – Я знаю одно место, где мы можем спрятаться. Только нам придется провести здесь всю ночь, а утром выйдем. Ничего сложного.

Я колебался не больше доли секунды. Я ясно понимал, что если не пойду на этот риск, то никогда не добьюсь своего. Придется вернуться домой и признать свое полное поражение. Как только она вылечится, мы с ней оба будем купаться в деньгах.

В тот момент я не мог больше ни о чем думать, кроме как о десяти процентах от полумиллиона долларов и о том, как они изменят мою жизнь.

– Ладно, – сказал я. – Если ты считаешь, что справишься с этим, я пойду с тобой.

II

Мы лежали рядом в темноте, внизу, под большой сценой третьей студии. Мы прятались там уже не меньше трех часов. Мы слышали тяжелые шаги рабочих по сцене над нами, крики ассистентов, которые готовили сцену к завтрашней съемке, обычные ругательства режиссера, кричавшего, что все делают не то, что надо.

Все то утро и полдень мы проработали под жаром софитов. Снимались до самой темноты с тремя сотнями других таких же статистов: целым легионом пропащих людей, которые трутся в Голливуде в надежде, что когда-нибудь, в один прекрасный день, их заметят и они сделаются знаменитыми. Мы потели с ними вместе и ненавидели их.

Мы все должны были изображать толпу, которая пришла на чемпионат по боксу. По сигналу режиссера мы все начинали скандировать. По его же сигналу садились на места и разочарованно гудели. По сигналу же наклонялись вперед, изображая бурное волнение. Мы улюлюкали. Наконец, мы все ревели от восторга, когда стоявший на ринге бледный субтильный юнец, по виду не способный ударом кулака разорвать даже бумажный пакет, наконец заставил чемпиона упасть и сдаться.

Мы проделывали все это еще и еще раз, с одиннадцати утра до семи вечера. Признаться, это был самый тяжелый рабочий день в моей жизни. Наконец режиссер распустил массовку.

– Так, все, теперь слушайте меня, мальчики и девочки, – орал он в громкоговоритель. – Завтра жду вас всех здесь ровно к девяти утра. Одежда та же.

Рима положила мне ладонь на плечо:

– Держись ко мне поближе и, когда я скажу, иди быстро.

Мы брели вслед за толпой уставших, потных статистов. Мое сердце колотилось, но я старался не думать о том, что меня ждет.

– Сюда. – Рима слегка подтолкнула меня.

Мы скользнули в аллею, которая довела нас до черного входа в третью студию.

Залезть под сцену оказалось легко. Первые три часа мы сидели как мышки, боясь, что кто-нибудь нас обнаружит, но через некоторое время, часов около десяти вечера, рабочие наконец разошлись и мы остались во всей студии одни.

Жутко хотелось курить и мне и Риме. Мы закурили. В слабом свете вспыхнувшей спички я разглядел, что Рима растянулась во весь рост рядом со мной на пыльном полу. Ее глаза блестели, и она сморщила нос:

– Все будет в порядке. Еще полчаса, и начнем.

Только теперь до меня стало доходить, что мы затеяли, и я испугался. Я корил себя, я просто сошел с ума, позволив втянуть себя в такое. Если нас поймают…

Чтобы отогнать эти мысли, я спросил:

– А что у тебя с этим Лоунстейном?

Она вздрогнула. Я и не подозревал, что затронул столь больное место.

– У меня с ним ничего нет.

– Рассказывай! Где ты только находишь таких подонков? Я просто удивляюсь. Достойный наследник после твоего дружка Уилбура.

– На себя бы посмотрел со своим шрамом. Что, думаешь, сам красавец, что ли?

Я сжал кулак и больно ударил ее в бедро:

– Не трогай мое лицо!

– А ты не трогай моих друзей!

Внезапно меня осенило:

– А, ну да – ты наверняка покупаешь у него морфин! Точно! У него просто на лбу написано, что он им торгует!

– Мне больно!

– Да тебя задушить мало. Говори, это он тебе продает наркотики?

– А если и он, что тут такого? Должна же я его где-то брать!