Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Легла, мистер Рэкхэм.

– Хорошо. Ложитесь и вы, Летти.

Ему осталось исполнить, прежде чем отправиться спать, еще одну непременную обязанность, а без путающейся под ногами Клары сделать это будет намного легче.

– Спасибо, мистер Рэкхэм.

Он смотрит, как служанка поднимается по лестнице, дожидаясь, когда она уберется в свой чердачный закуток. Затем поднимается следом, сворачивая к спальне Агнес.

Уильям входит в эту спальню – в ней душно и тягостно, как в закрытой стеклянной банке, думает он. Когда он только начал ухаживать за Агнес, она носилась, точно девочка, по зеленым лужайкам Риджент-парка, и яркие юбки ее плескались под ветерком; ныне ее территория – это затененный плотными шторами склеп. Уильям с опаской принюхивается; не пропитайся он к этому времени бренди, ему удалось бы различить душок спирта для притираний, пролитого на ковер новым доктором, пытавшимся смочить им ватный тампон.

Подняв свечу повыше, Уильям подходит к кровати и видит лицо жены, наполовину зарывшееся в слишком большие, слишком пышные подушки.

Она ощущает его приближение – губы ее чуть подергиваются, вздрагивают невесомые ресницы.

– Клара? – тоненько спрашивает она.

– Это я. Уильям.

Глаза Агнес приоткрываются с быстротою щелчка, показывая незрячие белки, на которых, совершенно как играющие рыбки, появляются и исчезают, вращаясь, ярко-синие райки. Ясно, что она, одурманенная, уже проделала половину пути к своей волшебной стране, пролетела по лабиринтам монастырей не то замков, которые ей так нравится навещать.

– А где Клара?

– Тут, за дверью, – лжет он. Как же она боится остаться с ним наедине! Как ненавистны ей его прикосновения! Жалость Уильяма к жене так сильна, что он тоскует по волшебной палочке, один взмах которой позволил бы навсегда отогнать ее болезни; но и обида сильна не менее, так что, если б ему и вправду попала в руки волшебная палочка, он мог бы с неменьшим вероятием обрушить ее на голову Агнес, расколов ее жалкий череп, точно яичную скорлупу.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

Она поворачивает к нему лицо, глаза ее на секунду приобретают осмысленное выражение, затем устало закрываются.

– Как плывущая по темной реке потерянная шляпка, – негромко произносит она. В голос ее вернулась прежняя музыка – как прекрасно звучит он, даже когда Агнес городила всякую чушь.

– Ты помнишь, что сказала мне перед обмороком? – спрашивает он, поднося свечу поближе к жене.

– Нет, дорогой, – вздыхает она, отворачиваясь, зарываясь носом в теплую белую вмятину, уже заполнившуюся ее волосами. – Что-то плохое?

– Да, очень плохое.

– Мне жаль, Уильям, мне так жаль. – Голос ее заглушается хлопковым гнездышком. – Ты сможешь простить меня?

– В болезни и в здравии, Агги: такую клятву я дал.

Он стоит рядом с ней еще минуту-другую; произнесенные ею слова извинения медленно стекают по его пищеводу, словно глоток бренди, понемногу согревая его изнутри. Затем, решив, что они – лучшее, на что он может рассчитывать, Уильям поворачивается, чтобы уйти.

– Уильям.

– Ммм?

Лицо ее снова всплывает на поверхность, и теперь на нем, испуганном, поблескивают в свете свечи слезы.

– Я по-прежнему твоя маленькая девочка?

Он крякает от боли, которую рождает этот совершенно неожиданный удар, попавший в солнечное сплетение его тоски по прошлому. Капли горячего свечного сала падают на его уже обожженную руку, кулаки и веки Уильяма сжимаются одновременно.

– Спи, бесценная моя, – хрипло отвечает он, пятясь к двери. – Завтра будет новый, совсем новый день.

Глава четырнадцатая